Придя в офис компании, Марс налил себе воды и взял свежий журнал, до медкомиссии перед вылетом было ещё время, руки начали перебирать страницы. С середины на меня смотрело умное лицо, поблёскивая глянцем очков. Статья известного писателя, который в очередной раз забрался в шкаф своих воспоминаний, скелетов там уже не осталось, они разбежались по другим его творениям. Он пытался найти одёжку, которую можно было бы надеть на сегодня. Получалось в обтяжку. «Потолстел», – мелькнуло у того в голове. Все понимали это, что перо его уже не то, что тексты стали похожи один на другой, что последнее написано, будто ногой, но надо заметить, его ногой, однако бизнес есть бизнес. Чем отличается хороший бизнесмен от плохого: плохой может продать всё, а хороший всё и с прибылью. Он упорно пытался продать нам поношенные воспоминания, в которых ему было хорошо, ему хотелось жить там, а получать за это здесь. Склонность писателей ворошить историю, придавая им художественный вкус, удавалось единицам. Они вводили туда сыворотку своих героев, себя, своих друзей и врагов, тем трудно прижиться, у истории отторжение, и это чувствуется уже с первых строчек на их шитых чёрными нитками по белому опусах. Они пытались поставить историю в свою рамку, тяжёлую и причудливую, чтобы продать дороже. Я ещё раз посмотрел в глаза писателя, переворачивая страницу, тот уже снял очки (глянец не отсвечивал)… пустота, и перелистнул страницу. После статьи был кроссворд. Я разгадал несколько слов и ощутил себя умником. Но ненадолго. Далее математик прикидывался простачком (одни из кожи лезут вон, чтобы выглядеть умнее, другие не хотят выделяться на их фоне, чтобы не нервировать), хотя понятно, что он мыслил другими измерениями, не так, как мы, линейно, ему с простыми нашими линейными мозгами было, мягко говоря, сонно. Его взгляды уже были на пути к Марсу, как минимум, одно уравнение не давало ему покоя, нет, не уравнение в правах и доходах всех и вся, в уравнении пространства до безграничного, до недосягаемого, до уравнения тела с мыслью о возможности перемещаться в пространстве и во времени из прошлого в будущее и обратно. Всего несколько формул, и это станет возможно, он менял решётку мышления масс, а на формуле, как на качелях, качалось его местоимение, единственное Х смущало гения: Х, он и в космосе Х, члену Академии наук необходимо было опровергнуть эту аксиому.

После того, как он разобрался с пульсом и давлением, он зашёл в комнату для брифингов, там его уже ждал Свен, помощник командира. Небольшого роста, толстенький мужчина с бородкой. Марс получил документацию и передал её с улыбкой своему помощнику:

– На, не потеряй только наш бумажный навигатор.

Помощники командиров всегда носили этот тяжёлый чемодан. Вот и сейчас, будто Дон Кихот и Санчо Пансо, сели они за большой стол посреди комнаты, за которым лётчики готовятся к полёту. Стали изучать маршрутные документы, схемы захода в аэропорт назначения. Марс проверил сводку погоды на маршруте, выбрал оптимальный маршрут, определил количество необходимого топлива, выделил запасной аэродром. «Запасной аэродром никогда не помешает человеку с крыльями», – подумал он про себя и усмехнулся. Он уже предвкушал скорое возвращение.

* * *

– Чем занимались в пятницу? – держал я в руке бокал с виски, обнимая другой Шилу. Она сидела на моих коленях. Марс сидел напротив, рядом в кресле Вика. В этот вечер он променял её на виски, неутомимо подливая нам. Беседа была односолодовой, вялотекущей. Все уже хотели спать, но не было сил разойтись по комнатам.

– В театр с Марсом ходили, – поставила на стол стакан Вика.

– Я сто лет не был в театре. Ну, и как там?

– Ничего не изменилось особо: сцена, аплодисменты и буфет. Буфет у них неоправданно дорогой, да и билеты не дешёвые.

– Виктория! – сделал замечание Марс. – При чём здесь деньги? Я же тебя повёл в театр.

«Неужели она всегда была так меркантильна, – продолжил он диалог сам с собой. – Меркантильная сволочь, прекрасная головка которой была забита старыми обидами, будто она специально собирала этот компост, чтобы в момент обычной семейной ссоры вывалить на меня».

– Так буфет не понравился или пьеса? – перебил Артур неловкую паузу, возникшую в атмосфере.

– Пьеса должна быть зажигательной, – сделала выбор Вика.

– Пьесозажигалкой.

– Ага, точно. Слишком много песен, словно не театр, а мюзикл. Пели, надрывая голос, громко, нудно, безнравственно. Диалоги фальшивили до тех пор, пока сверху медленно не спустился занавес.

– А мне понравилось, – вмешался Марс. – Как вам такое? – и он процитировал:

– По-моему, это всё.

– Ты о чём?

– Ты целуешь меня, а я не чувствую вкуса.

– А что, очень даже содержательно, – улыбнулась Шила.

– Твой голос словно снег, который медленно кружился в воздухе, то поднимаясь ввысь, то стремительно падая. Я почувствовал себя дворником у сугроба, когда ты сказала, что у тебя есть другой, – пролепетала Вика нарочито высокопарно. – Я так и не поняла, о чём это было, – настаивала Вика. – И в зале душно. Благо, что потом мы пошли прогуляться.

– Куда?

– На Марсово поле. К вечному огню.

– Марс, что я узнаю, у тебя и в городе есть участок. Сколько соток?

Марс засмеялся беззвучно.

– У костра сидели люди, грелись, – не обращала внимания на шутки Вика.

– Они там не только греются, но ещё и еду на огне готовят.

– Да? Горячего не было. Но были звёзды, много звёзд.

– Звёзды круче театра, – подтвердил Марс.

– Почему люди так любят смотреть на звёзды? – спросила Шила.

– Яркости в жизни не хватает, – откликнулся Марс и поднял ей навстречу бокал.

– Ты прав. Помнишь, каким ярким всё было в детстве. Любая ерунда. Иногда мне кажется, что я уснул крепким детским сном, а взрослая жизнь мне только снится.

– Взрослым становишься, как только начинаешь искать смысл жизни, – вставила между нами реплику Шила.

– Так в чём он? В чём смысл жизни? – посмотрел я на Шилу. – Молчишь. Я тебе так скажу. Сначала полюбить, потом разлюбить, потом чередуй, лавируй, качайся на этих качелях.

– Или в качалке, – засмеялся Марс.

– Качели, как же давно я не каталась на качельках, – закинула голову назад Шила, взявшись нарочито за ручки кресла, в котором мы тонули, будто только что забралась в эти самые качели и встречный воздух начал уже обдувать её голову. – Шила, ты качаешься на мне, – обдало моё лицо тоже шёлковым ветром её волос.

– Я же говорю – качели, – веселилась Шила, а её, заброшенная назад голова уже видела, как приближается земля с каждым махом.

* * *

С каждым махом топора он был ближе к цели, но Земля, на которую с ужасом смотрели те, кто не боялся, прильнув к иллюминаторам, лелея последнюю надежду, что вот-вот самолёт возьмёт себя в крылья и взмоет снова вверх, приближалась ещё быстрее. Уже можно было различить деревья, тропы и ручей, чьи воды лишний раз напомнили о скоротечности жизни. Все были равнодушны к железной падающей птице. Они занимались своими обыденными делами. «Подумаешь, птица, мало ли их здесь летает, мало ли их здесь умерло на наших глазах».